Ариасвати - Страница 61

Также безучастно вслушивался Андрей Иванович в звучавшую около него разноязычную речь. Почти за его спиною слышался разговор на французском языке с тем особенным выговором, по которому легко было заметить, что говорившие не французы.

— Да, — говорил один голос с сильным итальянским акцентом, — наше море умное дитя, когда спит.

— А разве оно не всегда так послушно? — послышался вопрос.

— О! Посмотрели бы вы, как оно воюет! Оно совершенно кипит и клокочет, как вода в кастрюле, и тогда неосторожному кораблику грозит неминуемая гибель, если он не успеет заблаговременно спрятаться в какую-нибудь попутную гавань.

— Вот как! Я не в первый раз здесь, но никогда не предполагал, чтоб эта лужа — la more — могла быть опасной…

— Лужа! — воскликнул итальянец и в голосе его послышалось чувство оскорбленного патриотизма: — Я желал бы, чтобы вы посмотрели на наше море во время бури!

— Извините, синьор, я кажется задел ваш патриотизм. Но право я не знаю, откуда здесь возьмется буря?

— Буря бывает и на Комо и на Лаго-Маджиоре, милостивый государь, у нас здесь дует сирокко. Это жаркое дыхание раскаленной Африки доносится и до нас, до побережья Далмации. Мы рады горячему ветру, потому что он прилетает к нам насыщенный живительной морской влагой и оставляет ее на нашем сухом скалистом поморье. Но иногда навстречу южному воздушному течению, как будто не желая дать ему возможности отогреть и напоить Иллирию и Далмацию, с наших гор срывается резкий северный холодный ветер. Он со страшной силой проносится через ущелья и проходы и подкрепленный береговым бризом, стремительно сталкивается с сирокко. Вот когда, милостивый государь, я советовал бы вам посмотреть на нашу Адриатику!

— Да, пожалуй, вы правы. Я по личному опыту знаю, что буря не так опасна в открытом океане, как в небольших морях, ограниченных близкими берегами.

— Вот, смотрите, — продолжал первый голос, — видите эти струйки дыма, которые то поднимаются над морем, то стелются по воде?

— Это туман.

— Да, это клубы тумана. Они поднимутся вверх и скоро закроют весь горизонт… и, кто знает, может быть из этого тумана родится буря.

— Почему вы так думаете?

— Потому что так обыкновенно встречаются сирокко и северный ветер: влага, которую несет сирокко, при встрече с холодным течением оседает туманом, а потом…

— А, потом разражается буря? Ну, Бог с ней. Пойдемте лучше завтракать. Сейчас ударят в колокол.

Андрей Иванович приподнялся из-за бунта веревок и посмотрел вслед уходившим.

Шляпа — шлем из панамы, обвитая зеленой газовой вуалью, концы которой спускались до половины спины, короткая жакетка из пестрой материи, кожаная сумка через плечо, футляр с биноклем через другое — всо показывало в одном из собеседников несомненного англичанина. Другой, которого Грачев принял за итальянца, был в длинном, черном сюртуке, черных перчатках и высокой островерхой шляпе с широкими полями. Проводив их глазами до дверей кают-компании, Андрей Иванович пошел следом за ними и как раз вовремя, потому что в ту же минуту зазвонил колокол, призывая пассажиров к завтраку.

IX. Новые знакомства

Не останавливаясь на осмотре достопримечательностей западно-европейских городов, Андрей Иванович прямо проехал в Триест и здесь поспешил взять билет на пароход Австрийского Ллойда "Эрцгерцог Максимилиан", отходящий в Порт-Саид. Когда, разобравшись со своим багажом, он сошел в столовую парохода к завтраку, места вокруг столов были почти все заняты, однако Грачеву удалось выбрать свободный стул, который он и поспешил занять. Сидевший рядом с ним какой-то итальянец в черном сюртуке предупредительно подвинул к Грачеву корзину с хлебом, Андрей Иванович отвечал подобной же любезностью, передав ему блюдо с салатом. Благодаря обмену услуг, скоро завязался разговор и в конце завтрака итальянец счел нужным рекомендоваться своему соседу, передав ему карточку, на которой стояло: "Dr. Goundoulisch". Гундулич? Значит, славянин, подумал Грачев, пряча полученную карточку в бумажник. Фамилия знакомая! Где это я ее слышал?

В свою очередь он достал из бумажника визитную карточку и с поклоном передал новому знакомцу. Cлучайно, вместо заграничной, под руку попалась русская карточка, печатанная ещё в Костроме.

— Андрей Иванович Грачев, — бойко прочитал Гундулич и заговорил уже по-русски, — Очень, очень приятно познакомиться. Я сам почти русский. Лучшие годы жизни я провел в Петербурге, где был студентом медико-хирургической академии, кончил курс, получил степень доктора медицины и думал навсегда остаться в России, да вот, видите, попал снова на родину.

— Соскучились?

— Отчасти. Но главное, — Гундулич оглянулся и понизил голос, — меня увлекло движение 75 года.

— Какое это движение? Я ничего о нем не слыхал. — спросил Грачев.

— Я вам расскажу потом… здесь это не совсем o удобно. Кстати, завтрак кончился, если хотите, я могу зайти к вам в каюту.

— Вы меня очень обяжете, — обрадовался Грачев.

— Не мудрено, — сказал улыбаясь Гундулич. — Первое время я скучал в Петербурге о своем милом Дубровнике, а потом на родине, — скучал о Петербурге. Но это, впрочем, понятно: в Петербурге я оставил такую дружную семью товарищей, что с ними мне жилось право гораздо лучше, чем в родной семье. Знаете ли, вот с тех пор прошло более десяти лет, а я со многими из них веду еще живую, задушевную переписку.

Новые знакомцы вышли вместе из столовой и отправились в каюту Грачева, Здесь они уселись поудобнее и, закурив сигары, продолжали начатый разговор. Гундулич вспоминал о Петербурге, о своих академических товарищах и знакомых и при этом назвал в числе своих друзей несколько лиц, известных в ученом и литературном мире и отчасти знакомых Грачеву. Между прочим он упомянул имя профессора Семенова.